Забыли пароль?
Ещё не зарегистрированы? Регистрация
Сейчас на сайте находятся:
2 гостей
RSS-ленты новостей
rss20.gif

Портал был создан при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 07-04-12140в.

(c) "Информационные технологии и письменное наследие", 2008-2020

Семантико-стилистическая трансформация именных образований в романе А.С.Пушкина «Евгений Онегин» PDF Печать E-mail
Автор(ы): Светлана Владимировна Горбунова   
06.08.2012 г.

Summary. Attention is given to the phenomenon of semantical word-formation in A.S.Pushkin's works. The author considers the most efficient derivative models of nouns and adjectives in the text of “Eugene Onegin” and shows the role of semantical transformation in poetic diction.

Одной из актуальных проблем лингвистики является решение вопросов, связанных с преобразованием семантической структуры слова. Нельзя не отметить преимуществ словообразовательного подхода, в рамках которого семантическая трансформация рассматривается как способ словопроизводства. К этой точке зрения близки А.Потебня, утверждавший, что «где два значения, там два слова» [Потебня, 1999: 108], и Л.В.Щерба, ратовавший за существование «стольких слов, сколько данное слово имеет значений» [Щерба, 1974: 104]. По мнению В.М.Маркова, «появление нового значения — появление нового слова, осуществленного в результате единичного словообразовательного акта» [Марков, 1981: 3, 12].

Материал пушкинского романа «Евгений Онегин» предоставляет неограниченные возможности изучения процессов семантического словообразования. Нами отмечен ряд продуктивных авторских моделей, по которым осуществляется деривация. Так, в сфере именного словопроизводства особого внимания заслуживают семантические преобразования, в результате которых лексемы из сферы церковного обихода переходят в описание бытовых ситуаций:

Татьяна долго в келье модной

Как очарована стоит. [ЕО: 132]

В контексте речь идет о кабинете, для характеристики которого автор использует слово 'келья', имевшее в начале XIX века единственное значение 'покой, определенный в обители для жития монашествующему' [САР Т.3: 256]. А.С.Пушкин придает ему принципиально новое значение ― 'комната одинокого человека', фиксирующееся современными словарями с пометой 'поэтическое' [МАС Т.2: 175]. Эффект такой трансформации оказывается двояким: с одной стороны, перед нами — явное, намеренное снижение стилистически маркированной лексемы, подчеркнутое оксюморонным сочетанием с прилагательным 'модная', демонстрирующим авторскую иронию по отношению к описываемым явлениям, а с другой — реализация развернутой метафоры дома Онегина как своеобразной святыни для Татьяны. Неслучайно в той же строфе ниже читаем:

Луна сокрылась за горою,

И пилигримке молодой

Пора, давно пора домой. [ЕО: 132]

Лексема 'пилигрим' является итальянским заимствованием, которое и в языке допушкинской эпохи, и на современном этапе обладает семантикой 'странствующий богомолец, паломник'. Контекстуальное значение иное: 'странница' (фиксируется современными словарями — МАС Т.3: 341) и в данном случае ― окказиональное 'гостья'. Татьяна приходит в дом возлюбленного для того, чтобы прикоснуться к тайне его жизни. Ореолом некой святости овеян не столько сам кабинет Онегина, сколько отношение героини к нему.

Однако это не единственный контекст, в котором на лингвистическом уровне реализуется иронический сюжетный мотив «жития» Онегина: нередко жизнь героя в деревне преподносится автором, как отшельническое существование. Так, о беседующих Онегине и Ленском Пушкин говорит:

Но чаще занимали страсти

Умы пустынников моих. [ЕО: 37]

Словари по сей день закрепляют за выделенной лексемой семантику 'человек, из религиозных соображений поселившийся в безлюдном месте и отказавшийся от общения с людьми; отшельник' [МАС Т.3: 442]. В этом значении она мотивируется церковнославянизмом 'пустынь' ― 'уединенное место, где жил отшельник'. У А.С.Пушкина же 'пустынники' ― 'люди, живущие вдали от света, в запустении'. Происходит реэтимологизация, в результате которой возникает новая соотнесенность, уже с лексемой 'пустыня' ― 'безлюдное, незаселенное место'. Таким образом, поэтическому преобразованию подвергается не только значение единицы, но и связи между словами.

Объектом семантической трансформации становится и нейтральная лексика. Обращают на себя внимание те изменения, которым подвергаются имена прилагательные. Яркие примеры адъективной деривации представлены в группе смещения с качественной характеристики предмета на характеристику человека. По модели образуются прилагательные, участвующие в создании ярких, экспрессивных образов:

Перекрахмаленный нахал,

В гостях улыбку возбуждал

Своей осанкою заботной... [ЕО: 158]

Обращает на себя внимание лексема 'перекрахмаленный', определяющая в контексте некое лицо. Рассмотрим словообразовательную цепь, начиная с морфологически образованной производящей основы. Перед нами страдательное причастие глагола 'перекрахмалить', произведенного при помощи префиксации от глагола 'крахмалить'. Формант в данном случае имеет семантику 'произвести сверх меры действие, названное производящей основой'. Это значение избыточности сохраняется и у семантического деривата: 'перекрахмаленный' ― 'утрирующий моду начала XIX в. крахмалить шейные платки; чрезмерно модно одетый' [СЯП, Т.3: 554]. В результате мы получаем перенос с характеристики одежды человека на характеристику его самого. Причастие в данном контексте используется в функции прилагательного, в связи с чем необходимо отметить взаимодействие двух систем: формо- и словообразования. В сочетании с существительным 'нахал', имеющим ярко выраженную негативную оценочную окраску, форма 'перекрахмаленный' создает емкий и очень эмоциональный образ. Лексема является окказионализмом: ни современные, ни исторические словари не фиксируют подобного значения. Данное словоупотребление единично даже в практике А.С.Пушкина, что отражено в словаре языка поэта. Это объясняется усиленной экспрессивностью слова: семантика провоцирует минимальную сочетаемостную валентность. С другой стороны, именно уникальность, неповторимость значения указанной лексемы делает образ таким действенным и оригинальным.

Перенос с характеристики предметного мира на характеристику лица мы можем наблюдать и в других контекстах:

Она сидела у стола

С блестящей Ниной Воронскою,

Сей Клеопатрою Невы:

И верно б согласились вы,

Что Нина мраморной красою

Затмить соседку не могла,

Хоть ослепительна была. [ЕО: с.154]

Примечательно, что образ Нины Воронской создается исключительно за счет семантических атрибутивных дериватов, образованных по указанной модели. Первое прилагательное в ряду определений ― 'блестящая', в контексте имеет значение 'отличающаяся, выделяющаяся среди других яркой внешностью, великолепием костюма, светскостью обращения'. Подобное значение известно Словарю XVIII века, но оно более широко, нежели пушкинское: 'выделяющийся, бросающийся в глаза' [СРЯ XVIII, Вып.15: 86]. В современном русском языке значение сохраняется.

Следующее адъективное образование, определяющее внешность Воронской ― 'мраморная' (краса). Перед нами переход относительного прилагательного в качественное: 'мраморный' ― изначально 'сделанный из мрамора' ― приобретает значение 'холодный, строгий, величественный'. Отметим, что под качественными в данной работе подразумеваются непроизводные прилагательные, а под относительными ― производные. При этом в указанном примере соотнесенность с мрамором сохраняется: мраморная краса ― холодная и величественная. Слово в поэтическом тексте А.С.Пушкина становится многогранным. Как пишет Г.О.Винокур, «Пушкин не создавал никакого «нового» языка, он не придумывал новых форм и т.п., вообще совершенно не занимался словотворчеством, но он резко изменил традиционное отношение к словам и формам и потому создал новые формы словоупотребления» [Винокур, 1999: 156].

Последнее определение в этом ряду ― 'ослепительна' в значении 'поражающий, производящий сильное впечатление своей красотой' [СЯП, Т.3: 215]. Поэт использует градацию: 'ослепительный' усиливает предшествующий ему 'блестящий', доводит признак до абсолютной полноты. В результате мы видим образ великолепной красавицы, хотя А.С.Пушкин не описывает каких-либо ее портретных черт. Но в характеристике отражено и отношение поэта к предмету изображения: красота Нины кажется ледяной, предметные определения лишили ее живости. Блеск, свойственный металлическим поверхностям, изысканность камня ― это не свойства живого человека.

В целом в данной группе лексем можно заметить тенденцию к тому, что слова, образованные по модели 'характеристика предметного мира' 'характеристика человека', чаще всего включают отрицательную коннотацию. Вероятно, поэт добивается такого эффекта за счет некой оксюморонности подобных сочетаний: живое определяется при помощи атрибутов неживого. Определяемое при этом теряет черты живого, приобретая 'опредмеченность', 'овеществленность'.

Другая продуктивная модель ― смещение с характеристики природного мира на характеристику человека ― во многом сходна с предыдущей, частично пересекается с ней и активно используется в тексте «Евгения Онегина». Поэт продолжает расширять границы традиционного словоупотребления, тем самым добиваясь функционирования лексемы в качественно новом значении:

Подходит к Ольге Петушков,

К Татьяне Ленский; Харликову,

Невесту переспелых лет,

Берет Тамбовский мой поэт.[ЕО: 103]

Характеристика из растительного мира перенесена на характеристику возраста Харликовой. 'Переспелый' здесь обозначает 'поздний для замужества', это предельно узкая семантика с ярко выраженным эмоциональным, ироническим элементом. Примечательно, что в сходных контекстах (с одинаковой сочетаемостью) слова, принадлежащие к той же лексико-семантической группе, могут принимать несколько иные оттенки значения:

Небрежный плод моих забав,

Бессонниц, легких вдохновений,

Незрелых и увядших лет.[ЕО: 5]

Прилагательные здесь также характеризуют возраст, а именно юность и зрелость, но это более широкие значения, они лишены такого эмоционального акцента, так как являются скорее нейтральными, нежели оценочными. Пред нами также замечательный пример антонимического противопоставления: трудно определить, является ли антонимия чисто лексической или с позиций семантического словопроизводства еще и словообразовательной. С учетом того, что мы наблюдаем во многом противопоставленность словообразовательных значений, вероятно, можно говорить именно о разновидности словообразовательной антонимии. Таким образом, поэт не только широко использует семантические дериваты как таковые, но высвечивает в тексте и парадигматические отношения между ними.

 

 
Исследование именных образований в тексте «Евгения Онегина» позволяет выявить такие свойства дериватов, как системность, регулярность, а также продуктивность использования тех или иных моделей, что свойственно семантическому словообразованию. Семантико-стилистическая трансформация — неиссякаемый источник экспрессивного словотворчества, неотъемлемый элемент эмоционально-оценочного компонента поэтического произведения. Лексемы с новым значением, появляясь в романе, выстраивают синтагматические и парадигматические отношения с единицами разных уровней, становясь основой для реализации художественных приемов, создания изысканной образности. Обогащая язык писателя, новообразования способны в дальнейшем стать достоянием общенационального языка.

 

Источники

ЕО ― Пушкин А.С. Евгений Онегин/ А.С.Пушкин// Собрание сочинений в десяти томах: т.4. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. С. 5–190.

САР — Словарь Академии Российской: Т.3. Спб.: Императорская академия наук, 1792. 761с.

МАС Словарь русского языка: в 4 т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; Под ред. А. П. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1981–1984.

СЯП ― Словарь языка Пушкина: в 4 т./ Под ред. В.В.Виноградова. М.: АН СССР, Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1956–1961.

СРЯ XVIII ― Словарь русского языка XVIII века: вып. 1–16 / Под ред. Ю.С.Сорокина. Л., СПб.: АН СССР, РАН, 1984–2006.

 

Список литературы

Винокур, 1990 ― Винокур Г.О. Статьи о Пушкине. М, 1999.

Марков, 1981 ― Марков В.М. О семантическом способе словообразования в русском языке. Ижевск, 1981.

Потебня, 1999 ― Потебня А.А. Собрание трудов. Мысль и язык. М., 1999.

Щерба, 1974 ― Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.

 
« Пред.   След. »