В известном символическом изображении жанровой системы древнерусской литературы Н.И. Толстого в виде пирамиды или равнобедренного треугольника житийная литература занимает «самое высокое, доминирующее положение как наиболее сакральная и авторитетная по отношению к остальным рубрикам и текстам. Состав текстов этой рубрики в течение столетий оставался стабильным и неизменным, а язык функционировал в наименьшей степени» [Толстой, 1988: 169], поэтому какие-либо авторские нововведения в текст запрещались. Однако сопоставление разных списков одного памятника агиографической литературы может выявить незначительные разночтения, которые в плане содержания практически не имеют существенного значения, но представляют немалый интерес для лингвиста, так как могут быть объяснены собственно языковыми причинами, а потому соотнесены с основными языковыми тенденциями, которые нельзя не учитывать при формировании современного русского литературного языка и реконструкции его истории.

В качестве объекта исследования представлены 3 списка «Жития Сергия Радонежского» (далее - ЖСР): ЖСР, составленное Епифанием Премудрым, 1 и 3 Пахомиевские редакции ЖСР, сохранившиеся в рукописях XV-XVI вв. Значит, перед нами оригинальное, а не переводное произведение древнерусской литературы. И во-вторых, мы имеем дело с целенаправленной деятельностью книжника, т. к. редакции ЖСР, написанного Епифанием Премудрым, составил Пахомий Логофет, выдающийся стилист, создатель своего стиля и своего языка специально для чтения его в церкви на праздник памяти святого.

Сопоставление трех списков ЖСР выявило в параллельных контекстах случаи лексических замен, которые в семантическом плане не изменяют текст полностью, но насыщают его образно, подчеркивают уже выраженную мысль, уточняют или детализируют то или иное понятие. И это не случайно. XV - XVI вв. - это время существования промежуточной традиции между старой и новой концепциями текста. Зародившись в начале XV века, она стала, по мнению В.В. Колесова, «болевой точкой» перехода от средневекового синкретизма» [Колесов, 1984: 20] и соответственно синкретического восприятия мира к семантической автономности слова. Именно с этого времени начинается усиленная работа по редактированию старых текстов..., возникают словарные варианты, ... но самое главное - порождаются синонимические ряды, которых до того фактически не было [Колесов, 1984: 20]. Появляется возможность «заметить слово как самостоятельное нечто» [Колесов, 2002: 317].

Наиболее ярко этот процесс наблюдается на уровне формул. Как известно, традиционная формула-синтагма являлась основной единицей средневекового текста [Колесов, 2004: 160]. По мнению В.В. Колесова, «можно говорить, что словесный знак в таком тексте всегда предстает в обрамлении комментирующих или уточняющих его смысл других служебных слов, а семантическая цельность словесной формулы становится материалом для построения простых предложений... Особенность такого синтаксиса в том, что ядерным элементом высказывания является готовая к употреблению формула, согласованная со смыслом содержащегося в ней символа» [Колесов: 2002, 192].

Еп.: «...не исходити того ради из монастыря въ весь нЬкую или въ сЬло и не просити у мирянъ потребных телесных, но сЬдети тръпЬливЬ в монастырЬ, и просити, и ожидати милости от Бога.» (с. 333, л. 338 об.-339).

1 ред. «...никако же исходити в мир въ еже просити у миранъ, но на Бога надежду възлагати и от Того просити потребна» (с. 352, л. 221).

3 ред. «...ради нужа не исходити из манастыря братиямъ к мирскым и просити от них, но на Бога имЬти надежю и от Того просити их же требуют, не бЬ бо обьщее житие» (с. 386, л. 81 об.).

Формулы ожидати милости от Бога, на Бога надежду възлагати и на Бога имЬти надежю взаимозаменяются на основании общего семантического признака ‘уповать на Господа Бога'. Речь в данном отрывке идет о бедствии, случившемся с Сергием и его монастырской братией: Случи же ся нЬкогда оскудЬние пищи въ обители святого... Таким образом, оскудЬние пищи превращается в некое духовное испытание, причем не столько для Сергия, сколько для его братии. Отметим, что формулы имеют разную субъектную организацию. Если две первые формулы ожидати милости от Бога и на Бога надежду възлагати эксплицируют минимальную субъектную активность (Сергий призывает братию молиться и надеяться на Божью милость, а не на свои силы, возлагая на Господа ответственность за ниспосланное им же несчастие; не случайны в этом смысле глаголы ожидати и възлагати), то в третьей редакции Пахомия Логофета формула на Бога имЬти надежю косвенно указывает на внутреннюю инициативность святого и его братии (безоговорочное принятие голода как испытание и совершенствование духа с глубокой верой и надеждой на Бога). Тем не менее, средневековому книжнику важно показать, что Сергий был и остается духовным руководителем и наставником братии: именно он будет монахов направлять терпеливо молиться и уповать на Бога, воспринимая голод как нравственное испытание, а не поддаваться физическому и материальному искушению, направляясь за помощью к мирянам. Таким образом, некоторые различительные семантические компоненты формул оказываются несущественными. Можно говорить о том, что они нейтрализуются в параллельном контексте. Имея общее значение, рассматриваемые формулы становятся синонимичными друг другу.

В другом контексте формулы постригостася въ мнишескыи чинъ, сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа подвергаются взаимозамене благодаря общему для них лексическому значению ‘посвящение в монашество, монашеский сан' [СлРЯ].

Еп «И тако пребысть нЬколико время,... донде же постригостася въ мнишескый чинъ, отъидоша кыйждо ею въ своа времена въ монастыря своа. И мало поживши лЬт в черньчествЬ, преставитася от житиа сего, отъидоста къ Богу... Блаженный же уноша проводивъ до гроба родителя своа, и пЬвъ над ними надгробныя пЬсни... прЬдавъ гробу, и покрывъ землею съ слезами акы нЬкое съкровище многоцЬнное» (с. 305-306, л. 302)

1 ред. «Не по мнозЬ врЬмени и родителие его сподобишяся иноческаго образа и поидошя кажды в монастырь, и мало лЬтъ пожившее в великом въздръжании, и тако прЬдашя душя своя Господеви. Честныи же тъи юношя, проводивъ их с плачем, и надгробныя пЬснЬ отпЬвъ.... Погребе честно.» (с. 348, л. 215)

3 ред. «Не по мнозЬ же времени родителие его иноческаго житиа сподобятся и добрам покаяниемъ и исповЬданиемъ единъ по единому отидоста къ Господу. Отрок же сподобив ихъ псалмопЬниемъ и честью надгробною украсив, земли предасть.» (с. 382, л. 78).

Речь идет о родителях Варфоломея, принявших монашество и до конца своей жизни находящихся в монастыре, где они пребывали в великом воздержании. Заметим, что в житии, написанном Епифанием, и в 1 редакции Пахомия Логофета образ жизни родителей будущего святого описывается разными формулами: поживши в черньчествЬ - пожившее в великом въздръжании. Формула поживши в черньчествЬ имеет более широкий объем лексического значения ‘вести монашеский образ жизни' [МСДРЯ], что, естественно, включает в себя великое въздръжание от всех земных благ и утех, смирение и аскетизм, выражающийся «в стремлении уйти от мира и преодолеть его; в стремлении к нестяжанию и добровольной бедности...» [Булгаков, 1991: 289]. Поэтому монашество здесь (формулы мнишескый чинъ, иноческый образъ и иноческое житие) является «принятием ангельского образа» [Булгаков, 1991: 292], т. е. уходом из мира и служением ему молитвою и подвигом. Высшие добродетели для монашества, по мнению С. Булгакова, «суть достигаемое чрез отсечение от своей воли смирение и хранение чистоты сердца. Обеты безбрачия и нестяжания являются только средством для этой цели, хотя и не для всех обязательными, как обязательна сама цель» [Булгаков, 1991: 296]. Важно, что семантика формул сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа включает в себя значение первой формулы (постригостася въ мнишескыи чинъ): основным действием при посвящении в монашество и его степени является церковный обряд Пострижения. Таким образом, то, что в первой формуле предстает формально-описательно, в двух последующих входит в объем лексического значения. Формулы сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа актуализируют внутреннее желание того, кто постригается (в данном случае, родителей Сергия, для которых отречение от благ обращается во внутреннее самоотречение ради Христа, которого надо возлюбить больше всего в мире и больше своей собственной жизни), в то время как формула постригостася въ мнишескыи чинъ ассоциируется непосредственно с самим обрядом пострижения и актуализирует скорее социальный признак (семантический компонент ‘принять монашеский чин'). Возможно, эти различительные семантические компоненты и оказались приоритетными при выборе формул. Итак, употребленные в параллельном контексте формулы (поживши в черньчествЬ - пожившее в великом въздръжании, а также мнишескый чинъ, иноческый образъ и иноческое житие) при общей семантике (‘отречение от мирских удовольствий' для первой пары и ‘посвящение в монашество' для второй) имеют определенные семантические различия. С одной стороны, это такие дополнительные семантические компоненты в значении формулы поживши в черньчествЬ, как ‘бескорыстие', ‘целомудрие', ‘смирение', ‘нестяжание', с другой - в формулах постригостася въ мнишескыи чинъ, сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа репрезентация внутреннего состояния человека, принявшего монашество (иноческыи образъ/житие - это жизнь человека подобно жизни святого со всеми вытекающими отсюда компонентами: смирение, намоленность, воздержание, аскетизм, помощь ближнему, евангельское совершенство и т. п.) или внешней характеристики обряда пострижения в монахи (формула постригостася въ мнишескыи чинъ). Важно, что различительные семантические компоненты, оказывающиеся актуальными при рассмотрении причин замены формул, не влияют на смысл контекста в целом. Более того, именно благодаря контексту происходит их нивелирование. Таким образом, между формулами, имеющими общее значение, начинают формироваться синонимические отношения.

Синонимичны и формулы отъидоста къ Богу - прЬдати душя Господеви - отидоста къ Господу с общим значением ‘умереть', обозначающие смерть родителей Сергия. Формулы отражают средневековое представление человека о жизни земной и жизни души после смерти тела. Формулы буквально означают переход души после смерти тела в руки Господа и актуализируют тему Божьего суда.

Формулы прЬдати гробу и прЬдати земли, взаимозаменяющиеся в тексте Епифания и в третьей редакции Пахомия Логофета, имеют общий семантический признак ‘похоронить', реализующийся в первой редакции Пахомия в употреблении отдельно слова погребе. Как известно, православный человек погребается в гробу. Такая конкретизация и стала причиной замены формул в контекстах.

В качестве примеров взаимозамен формул можно привести еще такие, как страхом и трепетом - страхом и недоумЬниемъ, смотрение Божие - строение Божие, книжное учение - книжныи разум, вои бЬсовскыя - плъки бЬсовскыя и нек. др.

Таким образом, сознавая святость, сакральность житийного текста, еще следуя традиции, книжник все же стремится при сохранении общего значения, семантической базы, внести формальные изменения, найти более точный или емкий эквивалент и тем самым хотя бы внешне преодолеть узкие границы текста. Синонимическая замена формул в параллельных контекстах становится важным этапом на пути эмансипации слова из формулы-синтагмы, подобное изменение традиционного языкового канона через взаимозаменяемость формул намечает пути к автономности имени и становлению слова как самостоятельной лексической единицы.

Не менее интересны в этом смысле взаимозамены между списками ЖСР на уровне отдельного слова. Их анализ важен потому, что в центре внимания исследователя оказывается имя, в большей степени освободившееся от зависимости формулы-синтагмы и вследствие этого выступающее с определенным, собственным, лексическим значением. Тем не менее, нужно иметь в виду, что это лексическое значение, с одной стороны, вроде бы осмысляется как закрепленное за словом, с другой - представляет собой пучок семантических признаков, наличие которого, несомненно, является доказательством существования древнего имени-синкреты.

В приведенном выше примере замене подвергаются слова юноша - отрокъ. Общим оказывается семантический признак ‘подросток, юноша' [МСДРЯ]. Речь идет о Сергии, только-только проводившем своих родителей в последний путь. По мнению В.В. Колесова, отрокъ - собственно социальный термин. Это «дитя», может быть, и «неродное дитя» (в отличие от «чадо»), но, во всяком случае, оно обозначает такого члена рода, которому пока отказано в праве говорить в присутствии взрослых мужчин; корень у слова «отрокъ» тот же, что и в словах «рЬчь, речи» ‘говорить'. Впоследствии значения этого слова разошлись: оно стало обозначать и подростка, и дружинника (младшего в дружине), и слугу, и работника в доме. Социальная функция термина в данном случае для слова была определяющей, а возрастные различия наложились на него позднее, поскольку и сама возрастная градация человеческой юности дробилась, требовала все более конкретных обозначений [Колесов, 1986: 87]. Таким образом, значение слова отрокъ эксплицирует такие дополнительные семантические компоненты, как ‘дитя' (как ‘родное', так и ‘неродное'), ‘княжеский отрок', ‘слуга'. Однако смысл контекста позволяет говорить, что подобные «созначения» прежде синкретичного имени отрокъ оказываются несущественными, а потому нейтрализуются.

Юноша - судя по наличию ю-, заимств. из цслав. В древнерусском существовал его эквивалент в виде определения «уныи», т.  е. всякий новый в племени или в роде, молодой человек (юн - «свежий, молодой»). Возрастные пределы юного не были устойчивыми, они постоянно изменялись по длительности» [Колесов, 1986: 89]. Более того, возрастные ступени, незаметно переходя в социально значимые, отражают развитие не только физической силы, но прежде всего духовной твердости мужа. Таким образом, слово юноша, имеющее такие семантические компоненты, как ‘молодой', ‘юный' (актуализация возраста), в древнерусских и среднерусских памятниках письменности чаще всего употреблялось для обозначения любого молодого человека, подростка без указания на родственные связи по отношению к отцу и матери. В отличие от него имя отрокъ могло применяться и для обозначения человека, в том числе и молодого, по отношению к его родителям. Не случайно, именно оно в конечном итоге заменяет в третьей редакции Пахомия слово юноша: обратим внимание, что в контексте речь идет о Сергии и его родителях, которых он с честью проводил в последний путь.

Итак, слова юноша - отрокъ соотносятся с одним и тем же субъектом действительности (являются обозначением Сергия), имеют общее лексическое значение (‘подросток, юноша') и взаимозаменяются в параллельном контексте, а значит, также устанавливают между собой синонимические отношения.

В качестве примеров взаимозамен слов в разновременных списках ЖСР можно привести следующие примеры: преподобныи - святыи, брашно - потрЬбноЕ, сирота - нищии, игуменъ - святыи, братия - ученици, монастырь - обитель, братья - мниси, трапеза - пища, утроба - чрево и др.

Сам факт подбора и замены книжником слов и традиционно устойчивых и некогда неизменных формул в параллельных местах разновременных списков ЖСР со схожим лексическим значением становится ярким доказательством того, что из исходного синкретического содержания древнего слова начинает выделяться одно из значений, которое и становится у слова основным. Благодаря установлению между словами синонимических отношений происходит постепенный процесс освобождения имени из формулы-синтагмы и семантического разведения «созначений» (В.В. Колесов) прежде синкретических по смыслу имен с последующим закреплением этих «значений» за словами-синонимами. Следовательно, сопоставление списков ЖСР и анализ разночтений показал, что происходит постепенное развитие текста от синкреты к «отдельно-значному слову» [Колесов, 1990: 79].

Ярким свидетельством этого оказываются примеры со взаимозаменой формулы и отдельного слова. Заменяемость формулы на соответствующее ей слово важна не только в плане изучения лексической синонимии как особого языкового явления. Подобный процесс прежде всего свидетельствует о новом, промежуточном этапе развития слова: от древнего имени-синкреты до лексемы как самостоятельной лексической единицы: добродЬтелное житие - добродетель, заутреня - правило утрънее - обычное правило, иерЬйскыи санъ - священничьство - священьство, литургия - божествная служба, грамота - БожествъноЕ писание и др.

Еп. «Наутриа же съвръши его иерЬйскым саном и пакы повелЬ ему сътворити святую литургию и своима ему рукама принести бузкровную жрътву.» (с. 325, л. 328 об.)

1 ред. «На заутриа же и священничьства даром почтенъ бывает. Въ трети же день велит ему епископъ своима рукама съвръшити божествную службу» (с. 351, л. 219 об.)

3 ред. «...едва с нужею повинувся святыи, и сего рукоположеньем священьству сподобися» (с. 385, л. 80 об.)

ИерЬйскый сан - то же, что и священство, т. е. сан священника, а литургия и есть божественная служба. Сворачивание формулы, как известно, неизбежно влечет за собой и семантическое стяжение: лексическое значение отдельного слова содержит те семантические компоненты, которые в формуле представлены эксплицировано каждым ее элементом. Соответственно и формула, и слово имеют тождественное значение. Таким образом, между формулами и заменяющими их словами устанавливается абсолютная синонимия.

Еп «Отрокъ же рече: «Възълюби душа моа въжелЬти паче всего умЬти грамоту сию, еже и вданъ бых учитися, и нынЬ зЬло прискръбна ест душа моя...» (с. 298-299, л. 293)

1 ред. «ОтвЬщавъ же отрок, рече: «Отче, зЬло прискорбна есть душ моа, поне же вданъ бых родители моими учитися божествным писанием и никако же могу разумЬти, о них же ми сказуют. « (с. 345, л. 212)

3 ред. «Отрок же отвЬщя: «Молитвъ твоихъ, честныи отче, требую, поне же вдан бых родителми моими на учение грамотЬ, много наказаем есть от учителя моего и не могу разумЬти...» (с. 380, л. 76)

По данным МСДРЯ формула Божествъное писание имеет значение ‘Священное писание', а слово грамота употреблялась в значении ‘письмена, азбука'. Однако апелляция к контексту позволяет определить у формулы и заменяющего ее слова общее значение. Сравните, речь в отрывке идет о Варфоломее, которого родители отправили учиться. Слово грамота имеет более широкий объем лексического значения: учиться грамоте, т.  е. приобретать умение читать божественные тексты и писать их. Таким образом, общим семантическим компонентом формулы Божествъное писание и слова грамота становится ‘Священное писание', однако слово грамота в силу дополнительных компонентов значения более точно передает смысловую нагрузку текста: Варфоломей должен выучить не только Священное писание, но и другие церковные тексты. С другой стороны, по средневековым меркам человек, знавший Священное писание, считался грамотным. Таким образом, дополнительные семантические компоненты значений слова грамота и формулы Божествъное писание нивелируются контекстом.

Итак, лексические разночтения между списками одного памятника письменности среднерусского периода истории русского языка, с одной стороны, оказались важным явлением, знаменующим собой переходный этап от средневекового синкретичного постижения символа (отражение этого процесса - синкретизм древнего имени, реализующийся в средневековых формулах) к диффузному восприятию, основанному на представлении и образе, а не на непосредственном ощущении вещи, данной в восприятии (разрушения формулы и преодоление прежнего синкретизма). С другой стороны, анализ лексических взаимозамен свидетельствует, во-первых, о главной общеязыковой тенденции времени - о вычленении слова из формулы-синтагмы и становлении его в качестве самостоятельной лексической единицы, а во-вторых, о формировании современного представления о лексической синонимии как отношения двух «слов, несовпадающими семантическими признаками которых являются только такие признаки, которые могут устойчиво нейтрализоваться в определенных позициях» [Шмелев, 1964:141].

Это положение оказывается особенно важным, т. к., по замечанию Н.С. Ковалева, житийный текст «принадлежит к наиболее «замкнутым» и жестко регламентируемым церковью жанровым формам литературы. Требования нормативности заложены в «памяти жанра», в усвоенных автором традициях» [Ковалев, 1997: 139]. Появление в житийном жанре синонимов, сохраняющих общую семантику контекста, но внешне преодолевающих узкие границы канонизированного текста, свидетельствует об общеязыковом характере изменений, отражающих последовательное развитие и становление слова в качестве самостоятельной лексической единицы.

Литература

1.     Булгаков, С. Мистика и этика православия [Текст] / С. Булгаков // Жизнь и житие Сергия Радонежского / Сост., посл. и коммент. В.В. Колесова. - М.: Советская Россия, 1991. - С. 287-300.

2.     Ковалев, Н.С. Древнерусский литературный текст: Проблемы исследования смысловой структуры и эволюции в аспекте категории оценки [Текст] / Н.С. Ковалев. - Волгоград: изд-во Волгогр. гос. ун-та, 1997. - 260 с.

3.     Колесов, В.В. Исторические основания многозначности слова и лингвистические средства ее устранения [Текст] / В.В. Колесов // Русское семантическое словообразование: Сб. ст. - Ижевск: изд-во УдГУ, 1984. - С. 18-28.

4.     Колесов, В.В. Словообразование как динамический принцип реорганизации текста [Текст] / В.В. Колесов // Словообразование. Стилистика. Текст. Номинативные средства в текстах разных функциональных стилей: Сб. ст. - Казань: изд-во КГУ, 1990. - С. 69-83.

5.     Колесов, В.В. Мир человека в слове Древней Руси [Текст] / В.В. Колесов. - Л.: изд-во Ленингр. ун-та, 1986. - 312 с.

6.     Колесов, В.В. Философия русского слова [Текст] / В.В. Колесов. - СПб.: ЮНА, 2002 - 448 с.

7.     Колесов, В.В. Слово и дело: из истории русских слов [Текст] / В.В. Колесов - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. - 703 с.

8.     Михайловская, Н.Г. Системные связи в лексике древнерусского книжно-письменного языка XI - XIV вв. (Нормативный аспект) [Текст] / Н.Г. Михайловская. - М.: Наука, 1980. - 253 с.

9.     Толстой, Н.И. История и структура славянских языков [Текст] / Н.И. Толстой. - М.: Наука, 1988. - 239 с.

10. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре: В 2-х т. Т. I. Первый век христианства на Руси [Текст] / В.Н. Топоров. - М.: «Гнозис» - Школа «Языки русской культуры», 1995. - 875 с.

11. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре: В 2-х т. Т. II. Три века христианства на Руси (XII - XIV вв.) [Текст] / В.Н. Топоров. - М.: "Гнозис" - Школа "Языки русской культуры", 1998. - 864 с.

12. Шмелев, Д.Н. Очерки по семасиологии русского языка [Текст] / Д.Н. Шмелев - М.: Просвещение, 1964. - 244 с.

Список источников примеров

1.     1 ред. - Первая Пахомиевская редакция жития Сергия Радонежского [Текст] // Клосс Б.М. Избранные труды: В 2-х т. Т. 1. Житие Сергия Радонежского / Б.М. Клосс. - М.: Языки русской культуры, 1998. - С. 343-375.

2.     3 ред. - Третья Пахомиевская редакция Жития Сергия Радонежского [Текст] // Клосс Б.М. Избранные труды: В 2-х т. Т. 1. Житие Сергия Радонежского / Б.М. Клосс. - М.: Языки русской культуры, 1998. - С. 377-439.

3.     Житие Сергия Радонежского, составленное в 1418 г. Епифанием Премудрым [Текст] // Клосс Б.М. Избранные труды: В 2-х т. Т. 1. Житие Сергия Радонежского / Б.М. Клосс. - М.: Языки русской культуры, 1998. - С. 285-341.

4.     МСДРЯ - Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам [Текст] / И.И. Срезневский. Репринт. изд.: В 3 т. - М.: Наука, 1989.